Персональная выставка «ВЫБОР»
художника Натальи Казначеевой
— По первому образованию инженер, химик, технолог. Во время перестройки пришлось менять профессию и построить собственный бизнес, которому без малого 23 года. В 2011 году, после посещения Тибета, приходит непреодолимое желание учиться рисовать. И это желание переросло в освоение новой профессии - художник.
— Первая персональная выставка состоялась в 2014 году. Влюбившись в среднюю Азию, написала 60 работ и сделала большую персональную выставку «Дыхание Азии» в 2019 году. Этот проект «Выбор» писала в течение 3 лет, и сейчас отдаю на ваш суд свои работы
25.12.2022 г. открытие персональной выставки.
25.12.2022 г. открытие персональной выставки.
Персональная выставка «ВЫБОР»
художника Натальи Казначеевой
— По первому образованию инженер, химик, технолог. Во время перестройки пришлось менять профессию и построить собственный бизнес, которому без малого 23 года. В 2011 году, после посещения Тибета, приходит непреодолимое желание учиться рисовать. И это желание переросло в освоение новой профессии - художник.
— Первая персональная выставка состоялась в 2014 году. Влюбившись в среднюю Азию, написала 60 работ и сделала большую персональную выставку «Дыхание Азии» в 2019 году. Этот проект «Выбор» писала в течение 3 лет, и сейчас отдаю на ваш суд свои работы
25.12.2022 г. открытие персональной выставки.
25.12.2022 г. открытие персональной выставки.
«Терапия для совести
В галерее художественных образов, созданных Натальей Казначеевой, может показаться, что эта выставка – о выборе человека (именно этот посыл, как утверждает художница, лежит в основе представленных работ), о судьбе людей, оказавшихся в трагичных жизненных обстоятельствах, о мужестве и щедрости души тех неравнодушных, кто им помогает. Но скорее эта выставка – повод поразмышлять о нашем времени, о нас самих.
Аскет или нищий – давний герой европейской культуры. Вот Диоген призывает отречься от всяких желаний как от источника страданий человека, и уже великий Александр Македонский стоит перед философом, готовый исполнить любую его просьбу («Не загораживай мне солнце», – просит Диоген), а богатейшие семьи отказываются от своих имений и селятся в бочках, как их учитель. Вот христианские общины первых веков нашей эры – равные в своей нищите, отказавшиеся от земных благ: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24).
Вот монахи, бредущие по дорогам средневековой Европы, собирающие вокруг себя тысячные толпы... Вот блаженные на площадях в веригах, босиком, истязают себя цепями, глядя прямо в глаза царю, провозглашают его грешником. Нищета традиционно сопрягается с истиной, с духовным подвигом. Бедняки, юродивые, бродяги – Герои художников от Брейгеля до Пикассо, и, следуя этой традиции, Наталья возводит низкое до высокого. Обнажает человека в его простоте. Перед зрителем, как бы зримо предстаёт сама правда. Образы переданы предельно детально, фотографически точно, в укрупненных ракурсах. Герои, очищенные от всего напускного, увидевшие правду в себе, открывающие истинных нас для нас самих. Удастся ли им «достучаться» до наших сердец?
Стремление сделать истину максимально зримой сближает работы Натальи с картинами художественного течения «новая вещественность» в Германии, или риджионализма в США, или «Лондонской школы» в Великобритании (мотив их поисков схож – это стремление вернуть зрительную «правду» в искусство). Живопись первой половины ХХ века, если говорить словами Михаила Лившица: «Это критическая реакция на время «сладкой жизни», великого ожирения дряхлой Европы, ставшей паразитом остального мира. Это эпоха упадка, странное затишье перед грозой, которая уже нарастала в гигантских вооружениях империалистических держав» (Цит. по книге М.Лившица, Л.Рейнгардта «Кризис безобразия. От кубизма к поп-арт». М: «Искусство», 1968).
Однако, следует признать, что живопись ещё полвека назад являлась мощным медиа. Живопись была способна остро воздействовать на сознание зрителя, менять его. То, о чем писал Вальтер Беньямин в 1936 году в своем программном эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» – об упадке живописи как медиа, в полной мере произошло в наши дни. По интенсивности воздействия на рядового потребителя сегодня безусловное первенство у интернета, цифровых технологий, но не у живописи. Живопись доступна для просмотра вроде бы всем, но для понимания – только посвященным, это маркер принадлежности к миру элит.
Картина утратила сакральность. Даже откровенно острые сюжеты в живописи воспринимаются не как стимул для исправления социальной несправедливости, об этом мечтал весь ХIХ и ХХ век – от романтиков и реалистов (передвижников в России) до Ван Гога и Пикассо, а как инфоповод – нескучный досуг. Можно сделать постер полюбившегося шедевра, вышить крестиком на диванной подушке, напечатать на любимой чашке, шарфике и зонтике… да мало ли вариантов! «Крик» Мунка, ужасающий современников художника, может оказаться в детской, «Герника» Пикассо – на фотообоях в гостиной.
Вот и получается, увы, что современная картина в галерее говорит со зрителем не об истине, а лишь симулирует истину. И глядя в пронзительно синие глаза бездомного, действительно ли мы ему по-настоящему сопереживаем? Или нам проще думать, что такова жизнь, что «этот мир придуман не нами», как пелось в одном советском шлягере, и с этим ничего не поделаешь.»
В галерее художественных образов, созданных Натальей Казначеевой, может показаться, что эта выставка – о выборе человека (именно этот посыл, как утверждает художница, лежит в основе представленных работ), о судьбе людей, оказавшихся в трагичных жизненных обстоятельствах, о мужестве и щедрости души тех неравнодушных, кто им помогает. Но скорее эта выставка – повод поразмышлять о нашем времени, о нас самих.
Аскет или нищий – давний герой европейской культуры. Вот Диоген призывает отречься от всяких желаний как от источника страданий человека, и уже великий Александр Македонский стоит перед философом, готовый исполнить любую его просьбу («Не загораживай мне солнце», – просит Диоген), а богатейшие семьи отказываются от своих имений и селятся в бочках, как их учитель. Вот христианские общины первых веков нашей эры – равные в своей нищите, отказавшиеся от земных благ: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24).
Вот монахи, бредущие по дорогам средневековой Европы, собирающие вокруг себя тысячные толпы... Вот блаженные на площадях в веригах, босиком, истязают себя цепями, глядя прямо в глаза царю, провозглашают его грешником. Нищета традиционно сопрягается с истиной, с духовным подвигом. Бедняки, юродивые, бродяги – Герои художников от Брейгеля до Пикассо, и, следуя этой традиции, Наталья возводит низкое до высокого. Обнажает человека в его простоте. Перед зрителем, как бы зримо предстаёт сама правда. Образы переданы предельно детально, фотографически точно, в укрупненных ракурсах. Герои, очищенные от всего напускного, увидевшие правду в себе, открывающие истинных нас для нас самих. Удастся ли им «достучаться» до наших сердец?
Стремление сделать истину максимально зримой сближает работы Натальи с картинами художественного течения «новая вещественность» в Германии, или риджионализма в США, или «Лондонской школы» в Великобритании (мотив их поисков схож – это стремление вернуть зрительную «правду» в искусство). Живопись первой половины ХХ века, если говорить словами Михаила Лившица: «Это критическая реакция на время «сладкой жизни», великого ожирения дряхлой Европы, ставшей паразитом остального мира. Это эпоха упадка, странное затишье перед грозой, которая уже нарастала в гигантских вооружениях империалистических держав» (Цит. по книге М.Лившица, Л.Рейнгардта «Кризис безобразия. От кубизма к поп-арт». М: «Искусство», 1968).
Однако, следует признать, что живопись ещё полвека назад являлась мощным медиа. Живопись была способна остро воздействовать на сознание зрителя, менять его. То, о чем писал Вальтер Беньямин в 1936 году в своем программном эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» – об упадке живописи как медиа, в полной мере произошло в наши дни. По интенсивности воздействия на рядового потребителя сегодня безусловное первенство у интернета, цифровых технологий, но не у живописи. Живопись доступна для просмотра вроде бы всем, но для понимания – только посвященным, это маркер принадлежности к миру элит.
Картина утратила сакральность. Даже откровенно острые сюжеты в живописи воспринимаются не как стимул для исправления социальной несправедливости, об этом мечтал весь ХIХ и ХХ век – от романтиков и реалистов (передвижников в России) до Ван Гога и Пикассо, а как инфоповод – нескучный досуг. Можно сделать постер полюбившегося шедевра, вышить крестиком на диванной подушке, напечатать на любимой чашке, шарфике и зонтике… да мало ли вариантов! «Крик» Мунка, ужасающий современников художника, может оказаться в детской, «Герника» Пикассо – на фотообоях в гостиной.
Вот и получается, увы, что современная картина в галерее говорит со зрителем не об истине, а лишь симулирует истину. И глядя в пронзительно синие глаза бездомного, действительно ли мы ему по-настоящему сопереживаем? Или нам проще думать, что такова жизнь, что «этот мир придуман не нами», как пелось в одном советском шлягере, и с этим ничего не поделаешь.»
«Терапия для совести
В галерее художественных образов, созданных Натальей Казначеевой, может показаться, что эта выставка – о выборе человека (именно этот посыл, как утверждает художница, лежит в основе представленных работ), о судьбе людей, оказавшихся в трагичных жизненных обстоятельствах, о мужестве и щедрости души тех неравнодушных, кто им помогает. Но скорее эта выставка – повод поразмышлять о нашем времени, о нас самих.
Аскет или нищий – давний герой европейской культуры. Вот Диоген призывает отречься от всяких желаний как от источника страданий человека, и уже великий Александр Македонский стоит перед философом, готовый исполнить любую его просьбу («Не загораживай мне солнце», – просит Диоген), а богатейшие семьи отказываются от своих имений и селятся в бочках, как их учитель. Вот христианские общины первых веков нашей эры – равные в своей нищите, отказавшиеся от земных благ: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24).
Вот монахи, бредущие по дорогам средневековой Европы, собирающие вокруг себя тысячные толпы... Вот блаженные на площадях в веригах, босиком, истязают себя цепями, глядя прямо в глаза царю, провозглашают его грешником. Нищета традиционно сопрягается с истиной, с духовным подвигом. Бедняки, юродивые, бродяги – Герои художников от Брейгеля до Пикассо, и, следуя этой традиции, Наталья возводит низкое до высокого. Обнажает человека в его простоте. Перед зрителем, как бы зримо предстаёт сама правда. Образы переданы предельно детально, фотографически точно, в укрупненных ракурсах. Герои, очищенные от всего напускного, увидевшие правду в себе, открывающие истинных нас для нас самих. Удастся ли им «достучаться» до наших сердец?
Стремление сделать истину максимально зримой сближает работы Натальи с картинами художественного течения «новая вещественность» в Германии, или риджионализма в США, или «Лондонской школы» в Великобритании (мотив их поисков схож – это стремление вернуть зрительную «правду» в искусство). Живопись первой половины ХХ века, если говорить словами Михаила Лившица: «Это критическая реакция на время «сладкой жизни», великого ожирения дряхлой Европы, ставшей паразитом остального мира. Это эпоха упадка, странное затишье перед грозой, которая уже нарастала в гигантских вооружениях империалистических держав» (Цит. по книге М.Лившица, Л.Рейнгардта «Кризис безобразия. От кубизма к поп-арт». М: «Искусство», 1968).
Однако, следует признать, что живопись ещё полвека назад являлась мощным медиа. Живопись была способна остро воздействовать на сознание зрителя, менять его. То, о чем писал Вальтер Беньямин в 1936 году в своем программном эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» – об упадке живописи как медиа, в полной мере произошло в наши дни. По интенсивности воздействия на рядового потребителя сегодня безусловное первенство у интернета, цифровых технологий, но не у живописи. Живопись доступна для просмотра вроде бы всем, но для понимания – только посвященным, это маркер принадлежности к миру элит.
Картина утратила сакральность. Даже откровенно острые сюжеты в живописи воспринимаются не как стимул для исправления социальной несправедливости, об этом мечтал весь ХIХ и ХХ век – от романтиков и реалистов (передвижников в России) до Ван Гога и Пикассо, а как инфоповод – нескучный досуг. Можно сделать постер полюбившегося шедевра, вышить крестиком на диванной подушке, напечатать на любимой чашке, шарфике и зонтике… да мало ли вариантов! «Крик» Мунка, ужасающий современников художника, может оказаться в детской, «Герника» Пикассо – на фотообоях в гостиной.
Вот и получается, увы, что современная картина в галерее говорит со зрителем не об истине, а лишь симулирует истину. И глядя в пронзительно синие глаза бездомного, действительно ли мы ему по-настоящему сопереживаем? Или нам проще думать, что такова жизнь, что «этот мир придуман не нами», как пелось в одном советском шлягере, и с этим ничего не поделаешь.»
В галерее художественных образов, созданных Натальей Казначеевой, может показаться, что эта выставка – о выборе человека (именно этот посыл, как утверждает художница, лежит в основе представленных работ), о судьбе людей, оказавшихся в трагичных жизненных обстоятельствах, о мужестве и щедрости души тех неравнодушных, кто им помогает. Но скорее эта выставка – повод поразмышлять о нашем времени, о нас самих.
Аскет или нищий – давний герой европейской культуры. Вот Диоген призывает отречься от всяких желаний как от источника страданий человека, и уже великий Александр Македонский стоит перед философом, готовый исполнить любую его просьбу («Не загораживай мне солнце», – просит Диоген), а богатейшие семьи отказываются от своих имений и селятся в бочках, как их учитель. Вот христианские общины первых веков нашей эры – равные в своей нищите, отказавшиеся от земных благ: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24).
Вот монахи, бредущие по дорогам средневековой Европы, собирающие вокруг себя тысячные толпы... Вот блаженные на площадях в веригах, босиком, истязают себя цепями, глядя прямо в глаза царю, провозглашают его грешником. Нищета традиционно сопрягается с истиной, с духовным подвигом. Бедняки, юродивые, бродяги – Герои художников от Брейгеля до Пикассо, и, следуя этой традиции, Наталья возводит низкое до высокого. Обнажает человека в его простоте. Перед зрителем, как бы зримо предстаёт сама правда. Образы переданы предельно детально, фотографически точно, в укрупненных ракурсах. Герои, очищенные от всего напускного, увидевшие правду в себе, открывающие истинных нас для нас самих. Удастся ли им «достучаться» до наших сердец?
Стремление сделать истину максимально зримой сближает работы Натальи с картинами художественного течения «новая вещественность» в Германии, или риджионализма в США, или «Лондонской школы» в Великобритании (мотив их поисков схож – это стремление вернуть зрительную «правду» в искусство). Живопись первой половины ХХ века, если говорить словами Михаила Лившица: «Это критическая реакция на время «сладкой жизни», великого ожирения дряхлой Европы, ставшей паразитом остального мира. Это эпоха упадка, странное затишье перед грозой, которая уже нарастала в гигантских вооружениях империалистических держав» (Цит. по книге М.Лившица, Л.Рейнгардта «Кризис безобразия. От кубизма к поп-арт». М: «Искусство», 1968).
Однако, следует признать, что живопись ещё полвека назад являлась мощным медиа. Живопись была способна остро воздействовать на сознание зрителя, менять его. То, о чем писал Вальтер Беньямин в 1936 году в своем программном эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» – об упадке живописи как медиа, в полной мере произошло в наши дни. По интенсивности воздействия на рядового потребителя сегодня безусловное первенство у интернета, цифровых технологий, но не у живописи. Живопись доступна для просмотра вроде бы всем, но для понимания – только посвященным, это маркер принадлежности к миру элит.
Картина утратила сакральность. Даже откровенно острые сюжеты в живописи воспринимаются не как стимул для исправления социальной несправедливости, об этом мечтал весь ХIХ и ХХ век – от романтиков и реалистов (передвижников в России) до Ван Гога и Пикассо, а как инфоповод – нескучный досуг. Можно сделать постер полюбившегося шедевра, вышить крестиком на диванной подушке, напечатать на любимой чашке, шарфике и зонтике… да мало ли вариантов! «Крик» Мунка, ужасающий современников художника, может оказаться в детской, «Герника» Пикассо – на фотообоях в гостиной.
Вот и получается, увы, что современная картина в галерее говорит со зрителем не об истине, а лишь симулирует истину. И глядя в пронзительно синие глаза бездомного, действительно ли мы ему по-настоящему сопереживаем? Или нам проще думать, что такова жизнь, что «этот мир придуман не нами», как пелось в одном советском шлягере, и с этим ничего не поделаешь.»
